История слов
Этимологические и культурно-исторические корни многих выражений русского литературного языка восходят к глубокой, дописьменной старине. Восстановить полную семантическую историю этих выражений на всех этапах их устно-народного и литературного употребления оказывается возможным далеко не всегда. Очень часто приходится довольствоваться лишь более или менее правдоподобными догадками. Степень достоверности этих гипотез зависит от морфологического и семантического качества соответствующего материала, который извлекается — на основе сравнительно-исторического изучения — не только из русского, но и из других родственных ему языков. Иногда этот материал очень ярко отражает разные этапы осмысления одного и того же слова или выражения. Но нередко в наличной языковой традиции бывают почти совсем стерты следы стародавнего, первоначального понимания языкового факта. Только данные материальной и духовной культуры в связи с теми семантическими намеками, которые заключены в смысловой структуре выражения, помогают реконструировать его «предысторию». Пример — судьба выражения перемывать косточки — `сплетничать, судачить'. Наряду с этой формой, но крайне редко, встречается и другая, как бы менее экспрессивная, — перемывать кости. Так, у Н. В. Помяловского в очерках «Поречане»: «...наконец, поречанки, по общей слабости женщин — перемывать кости ближнего, любили во время похода болтать в Крутогорске» (1965, 2, с. 276).
Выражение перемывать косточки не было зарегистрировано в толковых словарях русского литературного языка до словаря Даля включительно. Между тем, оно отмечено в языке русской реалистической художественно-повествовательной литературы с середины XIX в. Можно думать, что около этого времени оно и попало в русский литературный язык из народной речи. Так, у Салтыкова-Щедрина в «Губернских очерках»: «...Марья Ивановна не прочь иногда и посплетничать, или, как выражаются в Крутогорске, вымыть ближнему косточки» (1965, 2, Очерк 2). «...Анфиса Ивановна... совершенно уверена, что я в настоящую минуту добела перемываю с вами косточки наших ближних...» (2, Очерк 7). У Мельникова-Печерского в романе «На горах» (1963): «...Всем косточки перемыли, всем на калачи досталось, — известное дело, от пересудов, да напраслины, да сплеток ни пешком не уйти, ни на коне не уехать» ч. 4, гл. 6). У него же в «Бабушкиных россказнях»: «Уж и промывали ж они ей за то косточки: каких сплеток не выдумывали... чтоб как-нибудь честь ее да доброе имя опорочить...» (гл. 2). У Гл. Успенского в очерках «Из деревенского дневника»: «Когда мы, таким образом, (называя кого — или дураком, или подлецом) перемыли всем нашим знакомым косточки... разговор на минуту было замолк». У Станюковича в рассказе «Василий Иванович»: «...перемывали косточки адмиралу...». У Чехова в рассказе «Из записок вспыльчивого человека»: «...Одна из девиц встает и уходит. Оставшиеся начинают перемывать косточки ушедшей. Все находят, что она глупа, несносна, безобразна...». У Боборыкина в рассказе «У плиты»: «Они, за чаем, промыли ей костотчки; больше, впрочем, Устинья, а Епифан сначала только усмехался на ее ядовитые выходки...» (гл. 7).
Таким образом, в русском литературном языке второй половины XIX в. были употребительны три варианта этого выражения, вернее три глагола с разными приставками, производных от мыть, в составе этого выражения: перемыть (перемывать) (кому-то) косточки (особенно распространенная формула), промыть (промывать) (кому-то) косточки и вымыть (кому-нибудь) косточки. У Чехова встречается другое аналогичное выражение: перебрать косточки, явно вторичного происхождения. Так, в рассказе «Зиночка»: «После того, как были перебраны косточки всех знакомых барынь и была рассказана сотня анекдотов...».
В академическом словаре указывается еще один синоним — трясти косточки (чьи-нибудь) (`о сплетнях'). Но ни одного примера употребления этого выражения в языке русской литературы XIX и XX столетий не приводится. Под словом кость отмечены выражения: мыкать, трясти, трепать свои (старые) кости и трясти костями (о смехе, хохоте; с иллюстрацией из сочинений Державина) (сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8, с. 2400 и 2421). Трудно сомневаться в том, что и выражение трясти косточки (чьи-нибудь) не было в речевой деятельности очень актуальным и не вошло в фразеологический фонд русского литературного языка. Еще более поздним и едва ли не чисто литературным образованием, возникшим под влиянием выражения перемывать (кому-нибудь) косточки или перебирать (кому-нибудь) косточки, является фраза разобрать по косточкам, которая, по-видимому, обозначала не только `обсудить во всех подробностях, подвергнуть всестороннему анализу, критической оценке', но и `всячески осудить, раскритиковать'. Так, у Григоровича в «Проселочных дорогах»: «Такой же точно казус произошел в почтенном доме почтеннейшего Аристарха Федоровича. Когда разобрали по косточкам Бобохова и не нашлось уже ничего нового, наступил штиль совершеннейший» (ч. 1, гл. 4). У Каратыгина в «Записках»: «Оба они не скупились тут на насмешки и разбирали по косточкам новичка...» (гл. 9).
С этим выражением следует сопоставлять фразеологическое единство разобрать по ниточке. Например, у Гончарова в критическом этюде «Миллион терзаний»: «...она [Софья] не сознавала слепоты своего чувства к Молчалину, и даже, разбирая последнего, в сцене с Чацким, по ниточке, сама собою не прозрела на него». Можно думать, что самостоятельным индивидуальным образованием, не связанным с этой фразеологической сферой и далеким от выражений разбирать по косточкам, разбирать по ниточке, является выражение разминать по косточкам в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского: «День и ночь, должно быть, доказывали ему: ”ты убийца, ты убийца...“ — ну, а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начнете: ”Врешь, дескать, не ты убийца! Не мог ты им быть!“» (ч. 4, гл. 6). Не подлежит сомнению, что из этой серии фразеологических единств особенно выделяется и частотою употребления и близостью к общелитературной норме выражение перемывать косточки (кому-нибудь). На его основе, очевидно, возникли и применялись в индивидуальных стилях фразы промыть косточки и вымыть косточки.
Для объяснения происхождения и семантического развития выражения перемывать косточки (чьи-нибудь и кому-нибудь) необходимо остановиться на употреблении и значении его составных лексических частей. Прежде всего бросается в глаза, что глагол перемыть — перемывать (так же, как мыть и другие производные от него) в другой связи не применяется для образного представления значения `сплетничать, пересуживать, судачить' (ср. отсутствие фразеологических оборотов вроде мыть или перемывать (чью-нибудь) кожу, суставы или суставчики и т. п.). Но ср. пересчитать кости и пересчитать ребра в значении `побить'; так, у Григоровича в «Переселенцах»: «А они... подвернись только, мы ему покажем, все кости пересчитаем» (ч. 4, гл. 5). Отсюда следует, что либо современное значение выражения перемывать косточки возникло путем переносного переосмысления цельного реального термина (или бытового названия действия) — перемывать (или мыть) кости — в его прямом номинативном применении, либо в фразеологическом единстве перемывать косточки роль центрального стержневого образа принадлежит слову косточки.
Слово кости и его ласкательная форма косточки в русском народном и литературном языке употребляются — в применении к человеку — кроме своего прямого номинативного значения, преимущественно для обозначения трупа, праха умершего. Правда, в некотором, ограниченном кругу фразеологических оборотов слово кость относится и к физическому существу живой человеческой личности. Так, в собирательном смысле кость в формах единственного числа образно характеризует телосложение человека. Напр., «костью складен и лицом хорош» (Новиков: «Похождения Ивана Грозного сына»), ср. в песне Некрасова:
Марья костью широка,
Высока, статна, гладка!
(Сват и жених, строфа 2)
См. также народное выражение по кости (по фигуре, по стану) хорошо подходит;например, в «Сказках Афанасьева»: «Мне ваши платья не по кости» (Примеры из повести Новикова и сказки Афанасьева взяты из сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8). Несколько каламбурно и двусмысленно — с уклоном в сторону другого значения слова кость — `социальное происхождение' — это выражение употреблено Н. С. Лесковым в романе «На ножах»: «...и слегка кичился ее новыми знакомствами в светском круге, которого он прежде убегал, но который все-таки был ему более по кости и по нраву, чем тот, откуда он восхитил себе жену...». Ласкательно-уменьшительная форма косточки с этим значением не связана, кроме выражения по косточке (одевается) (сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8). К этому значению примыкает и другое переносное употребление слова кость в замкнутой фразеологической цепи выражений: белая кость; военная кость; благородная, высокая, знатная, княжеская и т. п. кость; господская, солдатская, русская кость и некоторые др. В этом случае кость обозначает социальное происхождение, социальную природу человека, а затем и одного человека или собирательно весь соответствующий социальный круг — с точки зрения его происхождения, его классовых, профессиональных, вообще социально-групповых качеств (ср. монгольское деление народа на «кости», т. е. на роды) (там же). И в этом случае слово кость употребляется лишь в формах единственного числа. Например, у Даля в «Пословицах русского народа»: «Русская кость тепло любит» (1862, с. 1019). В этом же значении применялась и уменьшительно-ласкательная форма косточка, но также только в единственном числе. Напр., военная косточка (ср. у Державина в комической опере «Дурочка умнее умных»: мастеровая косточка, солдатская косточка, белая дворянская косточка и т. п. (см. сл. Грота—Шахматова, т. 4, вып. 8). См. у Тургенева в стихотворении в прозе «Сфинкс»: «Ба! Да я узнаю эти черты... Да это ты, Карп, Сидор, Семен, ярославский, рязанский мужичок, соотчич мой, русская косточка!» Очевидно, что и это применение слова косточка ничего не уясняет в семантической структуре выражения перемывать косточки.
За пределами этих двух значений, слово кость входит в состав многих переносных, пословичных выражений, характеризующих или изображающих разные состояния, переживания и действия человека. Во всех этих оборотах образное значение фразеологического единства вырастает на почве основного, прямого значения слова кость. Например, волочить кости свои — `с трудом ходить от дряхлости, хилости'; мыкать свои старые кости; костей не соберешь, не сыщешь!: `угроза побить или убить'; до костей промокнуть, продрогнуть, промерзнуть, прохватить; до мозга костей быть испорченным и т. д.; одни кости, кожа да кости `об очень худом или похудевшем человеке'. Любопытно, что уменьшительно-ласкательная форма косточки может быть поставлена лишь в выражениях мыкать свои старые кости и одни кости.
Ср. у Бенедиктова в стихотворении «Неотвязная мысль»:
А за мной идет баба новая, —
В белизне она появляется
И суха, суха — одни косточки.
Ср. также у Кольцова в стихотворении «Ночь»:
По костям моим
Пробежал мороз...
У Марлинского: «...холод змеей прополз по костям...» (1981, 1, с. 274). См. у Чехова в повести «В овраге» « (в речи Липы): «Они (Анисим) ничего, не обижали, а только, как подойдут ко мне близко, так по всей по мне мороз, по всем косточкам». Единственной параллелью к выражению перемывать (кому-нибудь) косточки могла бы служить встречающаяся у Салтыкова-Щедрина фраза попарить (кому-либо) косточки в знач. `пороть', `посечь розгами, плетями'. В «Пошехонской старине» (гл. 8): «Ишь мяса-то нагуляла! Вот я тебе косточки-то попарю...». Но и эта аналогия ничего, в сущности, не объясняет — ни в самом процессе образования фразеологического единства — перемывать косточки, ни в его «внутренней форме» (ср. у Гоголя в «Ночи перед рождеством»: «...бедный чорт припустил бежать, как мужик, которого только что выпарил заседатель».
Таким образом, остается предположить, что выражение перемывать косточки (кости) первоначально было связано с тем значением кости (косточки), которое относилось к останкам умерших. Это значение является очень древним (ср. лечь костьми, положить кости свои; ср. употребление формы кости в языке «Русской Правды», в «Повести временных лет» и т. п. (см. Срезневский, 1, с. 1297—1298). Ср. у Карамзина («Чувствительный и холодный»): «Эраст возвратился в отечество, чтобы не оставить костей своих в чужой земле». У Гоголя в повести «Вечер накануне Ивана Купала»: «...вымоют дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их». Но если идти дальше по этому пути, то следует искать обычая перемывания костей умершего, найдя его, необходимо определить его смысловую сущность, его культурно-бытовые основы и уже отсюда выводить дальнейшую семантическую историю выражения перемывать косточки. В «Истории русской церкви» акад. Е. Е. Голубинского так описывается обычай греческой церкви, относящийся к хранению останков людей умерших: «У нас зарывают покойников в землю и в ней оставляют навсегда. В Греции не так: сначала зарывают покойников в землю, а потом через три года или через другой определенный, немного меньший, немного больший, срок кости их выкапывают из земли и кладут в особом помещении — кимитирии (κοιμητήριον) или усыпальнице. Откапывание и положение костей в кимитирии составялет особый обряд, служащий как бы продолжением или довершением похорон: призывается священник и при пении им малой панихиды кости изъемлются из земли; быв вынуты, они обмываются водою и вином, слагаются в небольшой ящик и вносятся в церковь, где поется над ними заупокойная литургия и великая панихида; после этого относятся в кимитирий. Сей последний есть особый дом или домик или сарай при церкви, в котором имеются, во-первых, большая яма (по середине) или большой ларь для ссыпания костей людей бедных, во-вторых — шкалы с ящиками или полками для костей людей богатых, желающих хранить их особо (на черепах делаются надписи, кому они принадлежали и когда владельцы их умерли).
Когда обычай стал у Греков более или менее общим обычаем, сказать не можем; но на Афоне он явился или начался когда-то до второй половины XI века... Если по прошествии трех лет разрывали могилу и находили тело не разложившимся и надутым (τυμπανατος), то это считалось признаком, что человек умер не разрешенным от клятвы: призывался архиерей или священник для разрешения, и тело снова зарывалось на некоторое время в землю.
У нас этот обычай вырывания останков умерших из могил принимаем был на более или менее продолжительное время в Печерском монастыре, к чему было также практическое побуждение в ограниченности его кладбищ, находившихся в его пещерах. Но чтобы он сколько-нибудь распространялся вообще в России, на это не имеем совершенно никаких указаний» (Голубинский, 1, с. 454—455). Однако выражение перемывать косточки (чьи-нибудь или кому-нибудь) служит свидетельством более широкого применения и распространения этого обычая, чем предполагал акад. Голубинский.
Второе захоронение («двоструко сахрањивање») до последнего времени существовало в Сербии. Т. Смиланиh-Брадина рассказывает, что в Южной Сербии сохраняется обычай откапывания останков родственников, обычно спустя три или семь лет после похорон. Сохранившиеся кости вынимаются из гроба и обмываются, перемываются свежей водой, а потом вином и — по особому ритуалу — вновь погребаются. Вода, которой обмываются кости, считается целебной. С этим откапыванием соединено и своеобразное поверие, что, если тело мертвеца не истлело, то это — признак тяжкого неискупленного грешника280.
Едмунд Шнееваjс в своей работе об обрядах и обычаях, связанных со смертью («Главни елементи самртних обичаjа код Срба и Хрвата»), также останавливается на втором погребении («друго сохрањивање») у сербов и хорватов. У хорватов откапывание останков покойников происходит спустя 18 лет после первого погребения. Отмечается, что найденные кости омываются водой и поливаются вином, затем завертываются в белое полотно и погребаются (иногда вместе с новым покойником). Е. Шнееваjс указывает на связь этого обычая с верой в вампиров. «Когда мертвец найден неистлевшим, то веруют, что он был великий грешник или на нем лежит заклятье» («Пусть тебя земля не съест» — «Да те земла не изеде»). «Издавна веровали и теперь веруют, что такие неистлевшие покойники — вампиры»281. Все эти факты говорят о том, что выражение перемывать кости (косточки) первоначально имело прямой реальный смысл. Оно относилось к обряду «второго захоронения». С этим обрядом соединялись и суеверно-мифологические представления об упырях, вампирах, оборотнях, вурдалаках (волколаках, волкодлаках, вурколаках), выходящих из могил и сосущих человеческую кровь. Перемыть косточки означало косвенно: «убедиться в том, что на покойнике не тяготеет заклятье, что он — не оборотень, не упырь, не нераскаянный грешник, обсудить и установить тем самым истинные свойства и качества человека»282.
Как уже сказано, у сербов сохранялся обычай, раскопав могилу и убедившись, что покойник не был упырем, перемывать его косточки и снова погребать. Таким образом, для того чтобы снять с умершего подозрение в оборотничестве, в том, что он, как упырь, сосет человеческую кровь и губит живых людей, считалось необходимым осмотреть останки покойника и перемыть косточки тому, от кого ничего другого не осталось. Упырю же в могилу вбивался осиновый кол. Поведение вурдалака изображается у Пушкина в «Песнях западных славян». Так, в 6-ой песне «Марко Якубович»:
Вот проходит неделя, другая,
Стал худеть сыночек у Марка;
Перестал он бегать и резвиться,
Все лежал на рогоже да охал.
К Якубовичу калуер приходит, —
Посмотрел на ребенка и молвил:
«Сын твой болен опасною болезнью;
Посмотри на белую его шею:
Видишь ты кровавую ранку?
Это зуб вурдалака, поверь мне».
Вся деревня за старцем калуером
Отправилась тотчас на кладбище;
Там могилу прохожего разрыли,
Видят — труп румяный и свежий,
Ногти выросли, как вороньи когти,
А лицо обросло бородою,
Алой кровью вымазаны губы, —
Полна крови глубокая могила.
Бедный Марко колом замахнулся,
Но мертвец завизжал и проворно
Из могилы в лес бегом пустился.
Он бежал быстрее, чем лошадь,
Стременами острыми язвима;
И кусточки под ним так и гнулись,
А суки дерев так и трещали,
Ломаясь, как замерзлые прутья.
Поверье о вурдалаке, упыре отражается и в 13 песне «Западных славян» «Вурда- лак» («Трусоват был Ваня бедный»): Ваня, возвращаясь домой через кладбище, слышит, что кто-то грызет кость:
Ваня стал; — шагнуть не может.
Боже! думает бедняк,
Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.
См. также у В. И. Даля рассказ «Упырь». Украинское предание. (Даль 1898, 7, с. 16—30).
Согласно суеверным представлениям многих народов, вампиры-покойники имеют цветущий вид и не разлагаются, так как они по ночам встают из могил и сосут кровь у спящих людей, причиняя им этим тяжелые болезни и смерть. Избавиться от упыря можно, по народному поверью, если откопать его труп и пробить его осиновым колом или же сжечь его. Лекарством от укуса вурдалака служит земля, взятая из его могилы»283. Осиновый кол вообще, по поверью, являлся известным предохранительным средством от мертвецов, приносящих несчастья. Е. Всеволожская рассказывает о быте самарских крестьян в конце прошлого столетия: «Когда наступает засуха и незадолго был похоронен на общем кладбище опойца, то его считают причиною бездождия, и все общество, со старостою и другими властями во главе, тайком ночью вырывают гроб, вынимают покойника и бросают в пруд, в воду, или же зарывают в соседнем владении, а в спину вбивают ему осиновый кол, чтобы не ушел»284. Иногда осиновые колья вбивались в землю вокруг могилы. Так, в Симбирской губернии гроб опойцы, «в отвращение предстоящих несчастий, они не отпускают... в могилу, а бросают его туда, втыкая вокруг гроба осиновые колья» (Зеленин, вып. 1, с. 66). Э. И. Стогов в своих «Записках» рисует такую картину русского быта в начале XIX в.: «В Можайске, за московской заставой, по левую сторону большой дороги, было кладбище колдунов, которых хоронили не иначе, как забивая большой осиновый кол в спину покойнику. Этого кладбища очень боялись ночью» (Русск. старина, 1903, № 1, с. 134).
Из слов, связанных с представлениями о костях и сохранившемся теле покойника, о духах умерших, исконно русскими являются лишь оборотень и упырь. Вурдалак и вампир — заимствованы. Имя вурдалак является книжным видоизменением слова волколак— волкодлак, вурколак (ср. волколак— укр., белорусск., областн. русск.; ср. словен. volkodlák, vulkodlak;сербск. вукодлак; польск. wilkołak; ср. болг. връколакъ. Слово же волколак образовано из сложения волк (vьlk=) и (д)лака — `цвет волос', `шерсть' (ср. сербо-хорв. dläka — `волос', `шерсть', словен. dláka — `шерсть'). «Таким образом, волкодлак значит `волчья шерсть, волчья шкура навыворот' (см. Преображенский, 1, вып. 1, с. 91; Berneker. Вd. 1, S. 208), `оборотень в волчьей шкуре'. В русский книжный язык слово волкодлак (волколак) попало из южнославянских языков (ср. церковнослав. влъкодлакъ) (ср. Востоков, сл. ц.-сл. яз., 1, с. 44). Слово длака— `шерсть, волос' — тоже встречается лишь в южнославянских языках (ср. в русск. — церковнослав. длака — сиtis, соlоr). Из славянских языков заимствовано греческим βουλκόλακας — вампир (ср. Фасмер, Греко-слав. этюды, I // Изв. ОРЯС, 1906, т. 11, кн. 2, с. 403), из греческого же вновь заимствовано болг. връколак, фръколак (ср. церковнослав. воурколакъ). Форма вурдалак укрепилась в языке русской художественной литературы в 20—30-е годы XIX в.
Слово вампир — ответвление слова упырь. Оно сформировалось на сербско-бол- гарской почве и отсюда в XVII—XVIII вв. проникает в западноевропейские языки. В период увлечений романтической литературой в начале XIX в. оно перешло и в русский литературный язык (в зоологии для обозначения породы летучих мышей Vampyrus — `вампир' применялось и в конце XVIII в.). Акад. А. И. Соболевский, указав на широкое употребление слова упырь в древнерусском языке, пишет: «Современные русские говоры знают только слово упырь, с значением: мертвец, встающий из могилы и пьющий кровь живых людей; сверх того, малорусские говоры имеют слово упыряка, с тем же значением. В польском языке русскому упырь соответствует не только upir, но и upior; в чешском — upir: в болгарском — вапир, въпир. Судя по данным болгарского языка, польские слова заимствованы поляками у русских (имеется в виду отсутствие носового звука, который сохраняется в исконно польских словах. — В.В.). Немцы имеют слово Wampir с тем же приблизительно значением. Трудно сомневаться в его славянском происхождении. По-видимому, немцы получили его из польского или полабского языка, где оно звучало с носовым гласным. Окончание ырь современного великорусского слова явилось под влиянием слов на ырь, так же как в монастырь, псалтырь. Первоначальный вид слова — @пирь; первоначальное значение — `дух, сосущий по ночам кровь у спящих людей'. Иоанн Грозный воспользовался словом упирь как бранным. В своем послании игумену Кириллова Белозерского монастыря он назвал упирем Хабарова. За багровый цвет лица?»285. Таким образом, А. И. Соболевский считает слово упырь (@пирь) общеславянским. Он доказывает непрерывность его употребления в русских народных говорах. Западноевропейское вампир, по мнению Соболевского, представляет собою заимствование (через немецкое посредство) из польского или полабского языка.
В «Dictionnaire étymologique de la langue française» (O. Bloch, 2, с. 357) отмечается, что слово вампир (vатрire) во французском языке, куда оно попало из немецкого, датируется первой третью XVIII в. (Vampirisme — 1732 г.). У Вольтера оно уже употребляется в переносном, фигуральном смысле. Вместе с тем, «Dictionnaire étymologique» Оск. Блоха отмечает, что в «Dictionnaire de Trevoux» (1704, 1721, et suiv.) находится форма oupire, upire, идущая из русского, польского или чешского языка, и что нем. Vampir связывается с сербск. вампир. В XVIII в. тема вампира и вампиризма была чрезвычайно популярна. Бюффон назвал летучую мышь roussette — vespertiliovampyrus или wampire. Эти факты подрывают этимологию акад. Соболевского.
Преображенский, следуя за Миклошичем, считает слово упырь заимствованным из сев.-тюркск. убёр(убыр)— `ведьма'. Но как из упарь, упирь (ср. укр. вопыр, польск. upior) получилось вампир (ср. болг. вампир, вампирясам `являюсь привиде- нием'; сербск. вампир), остается неясным. А. С. Преображенский лишь воспроизводит мнение Миклошича (1886, с. 374—375), что в сербском и русском слово упырь, вампир слилось в одно понятие с волкодлак, вукодлак, и указывает, что слово это «употребл. в европ. языках: фр. vampire (mot venu d'Allemagne, mais à ce qu'on dit d`origine Serbe.Shel. EF. 455) ит. уатрirо нем. vâmpyr или vampir... Русск. «вампир» является новым заимствованием из зап.-европ. — фр. или нем.» (1, с. 64). Таким образом, ни образование слова вампир, ни пути его распространения в западноевропейских языках здесь не объясняются. Сама этимология слова упырь и связь с ним слова вампир остаются неясными. Все эти обстоятельства побудили проф. А. Вайяна посвятить слову упырь, вампир специальную статью. А. Вайян считает слово вампир видоизменением славянского слова ирiri «упырь», возникшим на сербской почве к XVI—XVII вв. (ср. в болгарском языке сербизм въпир, вепир). В сербском же языке произошла и вставка носового звука. Из сербского языка форма вампир перешла в болгарский, греческий, а затем в XVII—XVIII вв. в языки европейские. По мнению А. Вайяна, *ирiri — коренное славянское слово, включающее в себя корень *реr- (ср. парити). Первоначально упирь обозначало мертвеца, который убегает, исчезает из своей могилы, призрак, привидение. Образ оборотня, сосущего человеческую кровь, особенно крепко, почти нераздельно соединился со словом вампир под влиянием романтизма. В народных славянских поверьях значение упыря шире. Это — вообще блуждающий, издевающийся, шутящий над людьми и вредящий им мертвец, призрак (питье человеческой крови было лишь одним из многих занятий упыря)286.
Какова бы ни была этимология слова упырь, несомненно, что слово вампир возникло из него, и в конце XVIII — в начале XIX в. было занесено и в русский язык. Так сложен и многообразен круг слов и представлений, связанных с выражением перемывать кости (косточки). Надо думать, что в народном же языке выражение перемывать косточки (кому-нибудь) (ср. также разбирать по косточкам) получило и переносный смысл: `разбирать подробно все свойства и недостатки кого-нибудь'; `судачить о ком-нибудь', `сплетничать'. Уменьшительно-ласкательная форма косточки придавала особенную остроту этой метафоре.
Опубликовано в «Докладах и сообщениях Института языкознания АН СССР»(1954, № 6) вместе со статьями «История слова простофиля» и «История слова кругозор» под общим названием «Из истории русской лексики и фразеологии». Большое место в статье отводится описанию суеверно-мифологических представлений об упырях, вампирах, оборотнях, представляющему собой отдельный самостоятельный этюд.
В архиве сохранилась рукопись— 29 листов разного формата. Рукопись писалась в разное время. Листы написаны разными чернилами и карандашом, имеют вставки и добавления.
Здесь печатается по оттиску, сверенному с рукописью, с внесением необходимых уточнений. — В. П.
280 См. Смиљаниh-Брадина. Канонска Визитациjа рекâ. Скопье. 1925. Ср. Брасво, кн. 9—10. С. 138.
281 «Гласник скопског научног друштва», књига 5 томе. 1929. С. 277—278.
282 Там же, књ. 5. 1929. С. 277—278.
283 См. Е. Г. Кагаров. Этнографические мотивы в поэзии А. С. Пушкина // Сов. этнография, 1937, № 1. С. 58; см. также D. Wright. Vampires and vampirisme. London, 1924; Н. Ф. Сумцов. Колдуны, ведьмы и упыри // Сб. Харьков. ист.-фил. об-ва, 3, 1891. С. 229—278.
284 Всеволожская Е. Очерки крестьянского быта Самарского уезда // Этнограф. обозр., 1895, № 1. С. 32.
285 Соболевский А. И. Лингвистические и археологические наблюдения, вып. 2. Варшава, 1912. С. 18—19. О веровании в упырей см.: А. Афанасьев. Поэт. воззр. славян, 3. С. 557—587.
286 См. А. Vaillant. Slave commun *upirĭ, S-cr vàmpir // Slavia, 1931. ročn. 10, seš. 4. С. 673—679.
3W.SU ©® 2015