Љогда современный исследователь берет в руки древнерусский источник перед ним неизбежно должен встать вопрос: насколько адекватно он может воспринимать текст, созданный практически тысЯчелетие назад?

      …стественно, длЯ того, чтобы понЯть любое информационное сообщение необходимо знать Язык, на котором оно передаетсЯ. Ќо проблема не так проста, как может показатьсЯ на первый взглЯд. Џрежде всего нельзЯ быть уверенным, что лингвистам удалось зафиксировать все значениЯ (с учетом временных изменений) всех слов, встречающихсЯ в древнерусских источниках. Џредположим, однако, что все основные значениЯ слов выЯвлены и зафиксированы, а исследователь правильно выбрал из них наиболее близкие ТсвоемуУ тексту. ќтого еще недостаточно, чтобы считать, будто текст понЯт. ‘уществует поистине неисчерпаемое число индивидуальных смыслов, ТокружающихУ найденные общепринЯтые значениЯ. ‚ таких лексико-семантических полЯх и формируютсЯ образы, которые пытаетсЯ донести до нас автор текста. Њетафорические описаниЯ этих образов и их взаимодействий составлЯет собственно изучаемый текст. Џроблема ТлишьУ в том, чтобы понЯть их смысл (точнее, смыслы). Џоэтому историка, как правило не может удовлетворить буквальный, лингвистически точный перевод текста сам по себе. Џо словам ‹.‚. —ерепнина, он - не более чем одно из вспомогательных средств длЯ уЯснениЯ исторического смысла источника.

      Ѓез специального изучениЯ семантики лексем (даже, на первый взглЯд, знакомых исследователю), принЯтой в момент созданиЯ источника, толкование его текста затруднено. „ело в том, что со временем слова претерпевают в лоне Языка сложные специфические изменениЯ. ‘итуациЯ осложнЯетсЯ тем, что филологи-русисты традиционно обращали недостаточное внимание на анализ подобных изменений.

      Џеред нами - типичнаЯ герменевтическаЯ ситуациЯ: непонимание Ттемного местаУ в источнике (а часто таким темным местом может быть весь текст источника) сопрЯгаетсЯ с кризисом довериЯ к прежним способам истолкованиЯ Языковых фактов. Ћбозначить пути, которые позволЯт преодолеть эту ситуацию, истолковать текст возможно близко к смыслу, вложенному в него автором, найти слово, Ткоторое принадлежит самой вещи, так что сама вещь обретает голос в этом словеУ, - такова основнаЯ цель, которую ставит перед собой автор.

      Ћчевидно, в подавлЯющем большинстве случаев историк или литературовед исходит в своей работе из неЯвной предпосылки, будто психологические механизмы остаютсЯ неизменными на протЯжении веков. €ногда презумпциЯ тождества мышлениЯ летописца и исследователЯ высказываетсЯ открыто. ’ак, говорЯ о стимулах возникновениЯ новых жанров древнерусской литературы, „.‘. ‹ихачев прЯмо отмечает, что их не следует свЯзывать с особенностЯми мышлениЯ создателей этих жанров.

      ЏодобнаЯ точка зрениЯ ТустарелаУ почти на столетие. …ще в первые десЯтилетиЯ XX в. психологи, этнографы и антропологи (прежде всего ‹. ‹еви-Ѓрюль, а также его последователи и даже часть критиков пришли к выводу, что психологические механизмы человека исторически изменчивы. Џричем их изменениЯ не сводились к количественному накоплению единиц мышлениЯ. ђечь идет о качественных преобразованиЯх самих мыслительных процессов. ‚ частности, установлено, что индивидуальное мышление, так называемый, здравый смысл, по мере развитиЯ общества постепенно освобождалсЯ от коллективных представлений, другими словами, мышление индивидуализируетсЯ. Џри этом коллективные представлениЯ на разных этапах развитиЯ общества существенно отличаютсЯ от современных идей и понЯтий и не могут отождествлЯтьсЯ с ними. „лЯ предшествующих обществ, подчеркивал ‹. ‹еви-Ѓрюль, характерно совсем иное мышление:

      ‘ современной точки зрениЯ такое мышление не имеет логики, но ощущаетсЯ вполне логичным длЯ своего времени. Љ. ѓ. ћнг писал:

      „лЯ ТархаичногоУ (в терминологии Љ. ѓ. ћнга) человека

      Џри этом, по мнению ћнга, человек прежних эпох

      ‚ажнейшее средство, при помощи которого человек мыслит и, главное излагает свои мысли - Язык. Ќаверное, поэтому психологи напрЯмую свЯзывают развитие мышлениЯ с развитием Языка. ‘начала слова предельно конкретны, употреблЯютсЯ преимущественно в качестве имен собственных. Ќа втором этапе развитиЯ Языка осуществлЯетсЯ переход к обозначению словами целых классов Явлений. ‚ дальнейшем же слово превращаетсЯ в орудие или средство выработки понЯтий и тем самым терминологизируетсЯ.

      „ревнерусские тексты, судЯ по всему, могут быть с полным основанием отнесены ко второму из названных этапов развитиЯ Языка. ЋписаниЯ в них еще нетерминологичны, но уже позволЯют типологизировать происходЯщее. Ћднако степень обобщенности летописных описаний меньше, чем в привычных длЯ нас текстах; они намного более конкретны, нежели современные ТпротокольныеУ записи. ЉонкретизациЯ достигаетсЯ в частности путем последовательного присвоениЯ описываемым людЯм, действиЯм, событиЯм дополнительных, так сказать, уточнЯющих имен за счет использованиЯ в описаниЯх ТцитатУ, (чаще всего косвенных) из авторитетных и, предположительно, хорошо известных потенциальному читателю текстов (как правило сакральных).

      ‘ледовательно, не только наш образ мира принципиально отличаетсЯ от образа мира летописца, но и его описаниЯ. Џонимание этого неизбежно ставит проблему соотнесениЯ и самих imagia mundorum, и того, как они отображаютсЯ в источнике. ЃольшаЯ подчиненность индивидуальных представлений летописца и самого текста Тколлективному бессознательномуУ заставлЯет в качестве первоочередной, вспомогательной задачи пониманиЯ ставить проблему воссозданиЯ Тжизненного мираУ „ревней ђуси в современных нам категориЯх и понЯтиЯх. ’акаЯ реконструкциЯ неизбежно должна предшествовать попыткам понЯть текст источника, а тем более описаниЯм исторического процесса, как такового. ‚виду расхождениЯ понЯтийно-категорийного аппарата, в котором мы фиксируем наши представлениЯ о внешнем и внутреннем мире, с теми представлениЯми, которые бытовали несколько столетий назад, она может решатьсЯ лишь на конвенциональном, метафорическом уровне. ‘амо такое описание, опирающеесЯ на двойную рефлексию, может быть лишь более или менее приближенным образом, в чем-то обЯзательно упрощенной моделью и никогда не сольетсЯ с ТтемУ миром.

      „ополнительные сложности адекватного (насколько это вообще возможно пониманиЯ древнерусских произведений, как уже упоминалось, свЯзаны с тем, что в отечественной книжности отсутствовали богословские схоластические традиции. ‡десь ТговорЯщееУ интеллектуальное меньшинство (не имевшее, правда, университетского образованиЯ) во многом напоминает западноевропейское Тмолчаливое большинствоУ. Ћ его мировосприЯтии можно составить впечатление в основном по косвенным данным и едва ли не случайным ТпроговоркамУ. ‚озникает некоторый порочный круг в изучении древнерусских источников (в изучении источников, скажем, западноевропейских подобнаЯ проблема тоже, видимо, существует, но не приобретает такой остроты): с одной стороны, понЯть как следует содержание информации источника можно лишь после уЯснениЯ его общего смысла, с другой же стороны, понЯть цель созданиЯ источника, его социальные функции и основную идею можно, только выЯснив, о чем, собственно, говорит его автор (а в Явной форме он признаватьсЯ в этом чаще всего не хочет).

      ‹етописец, беседующий с нами, оказываетсЯ в положении миссионера, попавшего в страну неверных. …го речи во многом непонЯтны непосвЯщенным ТдикарЯмУ. €х восприЯтие происходит на уровне привычных им образов и категорий. Џри этом, однако, исходные положениЯ и метафоры подвергаютсЯ таким деформациЯм и метаморфозам, что ассоциативные рЯды, рождающиесЯ в головах ТпосвЯщаемыхУ, сплошь и рЯдом уводЯт их мысли совсем не туда, куда собиралсЯ направить ТмиссионерУ. ‚ лучшем случае исходный и конечный образы свЯзаны каким-то внешним сходством (правда, часто по типу Ѓогородица= ТЊать ‘ыра-‡емлЯУ), в худшем - из ветхозаветной правовой нормы, процитированной в популЯрном у отечественных историков законодательном памЯтнике, делаетсЯ вывод о том, что „ревнЯЯ ђусь - раннефеодальное государство. Ќо главное, почти невозможно установить, насколько далеки или близки транслируемый образ и воспринимаемый фантом: длЯ этого в подавлЯющем большинстве случаев отсутствуют объективные критерии сравнениЯ.

      „ревнерусские тексты не так элементарны, как может показатьсЯ при первом приближении. ‹етописец часто пишет о событиЯх столь ТпримитивноУ, что у современного читателЯ может сложитьсЯ впечатление (и зачастую складываетсЯ!), будто его собеседник Тумом прост и некниженУ; кажетсЯ он - непосвЯщенный очевидец происходЯщего, бесхитростно описывающий только что увиденное. Џриведу в качестве характерного примера высказывание о летописи человека, не чуждого, так сказать, художественного мышлениЯ. ”илолог, преподающий в €нституте кинематографии философию и культурологию, воспринимает летопись так:

      Џри этом подчеркиваетсЯ:

      —асто именно на таком ощущении Тэффекта присутствиЯ автораУ базируютсЯ датировки этапов развитиЯ летописных сводов, делаютсЯ далеко идущие выводы об участии в летописании тех или иных лиц, строЯтсЯ предположениЯ о политической ориентации летописца.

      ‘тоит, однако, взглЯнуть на летописное изложение чуть пристальнее - и ТочевидецУ исчезает. …му на смену приходит весьма начитанный книжник, мастерски подбирающий из множества известных ему произведений Ткуски драгоценной смальтыУ („. ‘. ‹ихачев), которые он складывает в единое по замыслу и грандиозное по масштабу мозаичное полотно летописи. Џриведу один из множества примеров такого рода:

*‡десь и далее в цитатах из источников поЯснениЯ в квадратных скобках мои; в круглых - издателей источников.

      Џолагаю, этого примера достаточно, чтобы убедитьсЯ насколько ТсовременнымУ и ТпростымУ может стать под пером летописца текст, компилированый из фрагментов произведений, созданных за несколько сот лет до того по совершенно другому поводу. Ћтсутствие текстуальных совпадений врЯд ли может служить сколько-нибудь веским аргументом длЯ отрицаниЯ близости приведенных текстов. ‡десь, видимо, речь должна идти о принципиально ином уровне текстологических параллелей, доказательство которых должно быть достаточно строгим, хотЯ и не основывающимсЯ на буквальных повторах.

      ’ем не менее и по сей день позиции так называемого ассоцианизма или ассоциацанизма (сторонники этого направлениЯ вслед за ’айлором и ‘пенсером полагают, что Тосновным законом психологии ЯвлЯетсЯ закон ассоциации, т.е. свЯзи, устанавливаемой между элементами нашего опыта на основе их смежности или сходстваУ , а потому Тзаконы человеческого духа... во все времена и на всем земном шаре одни и те жеУ) в специальной литературе по источниковедению древней ђуси остаютсЯ практически не поколебленными. Њы продолжаем пытатьсЯ заставить летописца говорить на незнакомом ему Языке - несущественно каком: веберовском, тойнбианском, марксистском или каком-либо ином. Ќе страшно даже, что мы. ЃлагодарЯ такому подходу, терЯем основную часть информации, которую просто не замечаем, считаЯ ее чем-то вроде Торнаментальных заставокУ, а не текстом, как таковым, тем более, что многие полагают, будто

      и - как общий вывод:

      Џоскольку же по словам „.‘. ‹ихачева Тпровиденциализм не ЯвлЯетсЯ длЯ него [летописца] следствием особенностей его мышлениЯУ, поскольку становитсЯ очевидным, что Тотвлеченные построениЯ христианской мыслиУ, которые встречаютсЯ в летописных сводах, нельзЯ толком использовать даже длЯ изучениЯ мировоззрениЯ автора той или иной записи.

      ѓлавное, по-моему, заключаетсЯ в другом, а именно: в большинстве случаев мы не понимаем даже того, что берем из летописного текста. …сли же кто-либо из исследователей пытаетсЯ остановитьсЯ и честно признатьсЯ в таком непонимании, он тут же подвергаетсЯ жесткой критике.

      Ќаше отношение к летописцу как к человеку довольно ТпростомуУ, чтобы не сказать примитивному, думающему и понимающему Тпо-детскиУ, врЯд ли может оскорбить древнерусского книжника. „лЯ него это было бы едва ли не комплиментом. „остаточно вспомнить его преклонение перед чернецами и кнЯзьЯми, которые Тумом простыУ (ср. о кнЯзе €зЯславе џрославиче: ТЌе бе бо в немь лети, но прость мужь умомУ; или о митрополите €оанне - ТскопчинеУ, которого привела кнЯжна џнка: ТЃе же сей мужь не книжен, но умом прост и просторекУ). ѓораздо более такаЯ ситуациЯ должна настораживать и пугать нас самих. ЋтносЯсь к летописцу запанибрата, покровительственно похлопываЯ его по плечу и объЯснЯЯ, где он ТошибаетсЯУ, что описывает ТневерноУ, о чем повествует ТнелогичноУ, наставлЯЯ его тем самым (как нам кажетсЯ) Тна путь истинныйУ, мы даже не замечаем, как понимание довольно сложного и многоуровневого текста ТприземлЯетсЯУ и по большей части сводитсЯ исключительно к буквальным значениЯм. ‘ам текст адаптируетсЯ (часто в виде ТнаучногоУ перевода или реконструкции) к возможностЯм пониманиЯ современного исследователЯ. ’от же сплошь и рЯдом занЯт лишь поисками ТвескихУ иллюстраций к своим теоретическим рассуждениЯм по поводу того, Ткак это должно было бытьУ в свете разрабатываемой им концепции исторического развитиЯ.

ТЌадежды нет...У?

      …стественно, все о чем шла речь, не следует воспринимать, как признание принципиальной невозможности адекватно понимать средневековые тексты. џ лишь хотел в самых общих чертах еще раз обратить внимание на те сложности, с которыми сталкиваетсЯ исследователь древнерусских летописей и которых он чаще всего просто не замечает, а иногда не хочет замечать. ЏрепЯтствиЯ эти преодолимы, хотЯ и требуют от исследователЯ дополнительных усилий.

      Џолагаю, уже сама калибровка вопросов, определЯющих и фиксирующих уровень достигнутого между летописцем и историком взаимопониманиЯ, есть первый шаг в разрешении остающегосЯ не(до)-пониманиЯ. “спешность сокращениЯ психолого-культурного пространства, разделЯющего ТсобеседниковУ, во многом будет зависеть от того, насколько точно сформулированы эти вопросы, какую часть полей взаимодействиЯ исследователЯ и текста они охватывают. €х обсуждение - необходимый важный этап в выработке путей освоениЯ летописных (и прочих древнерусских) текстов. ќто и заставило положить в основу данного курса такое ТобсуждениеУ: сопоставление текстов самих источников и различных (иногда противоположных и даже взаимоисключающих) взглЯдов на них.

Љак его понЯть?

      Џонимание информации, заключенной в письменном источнике, зависит прежде всего от того, насколько точно определил исследователь цель созданиЯ данного текста. „ействительно, его содержание и форма напрЯмую свЯзаны с тем, зачем он создан. ‡амысел - основной фильтр, сквозь который автор (длЯ нас чаще всего летописец) ТпропускаетУ всю информацию, которую получает извне. €менно замысел определЯет набор и порЯдок изложениЯ известий в летописи. Њало того, он в значительной степени обусловливает внешнюю форму изложениЯ, поскольку ориентирует автора (составителЯ, редактора) на определенные литературные параллели. Џри этом Тлитературный этикетУпревращаетсЯ из чисто ТвнешнегоУ приема в важный элемент проЯвлениЯ содержаниЯ (если литературоведов интересует преимущественно психологиЯ литературной формы, то историка Р психологиЯ содержаниЯ текста). ’аким образом, найденный замысел должен позволить непротиворечиво объЯснить: 1) причины, побуждающие создавать новые своды и продолжать начатое когда-то изложение; 2) структуру летописного повествованиЯ; 3) отбор материала, подлежащего изложению; 4) форму его подачи; 5) подбор источников, на которые опиралсЯ летописец.

      Џуть выЯвлениЯ замысла Р обратный: из анализа содержаниЯ текстов, на которые опиралсЯ летописец (и общих идей произведений, которые он брал за основу изложениЯ), через литературные формы, встречающиесЯ в источнике, следует восстановить актуальное длЯ его автора и потенциальных читателей содержание отдельных сообщений, памЯтника в целом, а уже тогда пытатьсЯ вычленить базовую идею, вызвавшую к жизни данное произведение.

      ‚идимо в этом заключаетсЯ один из путей ТочеловечиваниЯУ отечественной истории, приданиЯ ей антропологического характера. Ћднако следует учитывать, что неразработанность историко- и культурно-антропологического подходов на отечественной почве проЯвлЯетсЯ в двух крайних формах включениЯ антропологического материала в лекционных курсах по русской истории.

      ‘ одной стороны, некритичное перенесение западноевропейских ТсаженцевУ (выводов, сделанных на основании западноевропейского материала и с учетом ментальных установок наших западных соседей) на отечественную почву, что подразумевает Р по умолчанию Р принципиальное тождество развитиЯ ђуси-ђоссии и ‡ападной …вропы. Ћднако даже если удаетсЯ доказать принципиальное сходство, аналогию освещаемых процессов и событий, происходЯщих в ‚осточной …вропе, с тем, что совершаетсЯ на ‡ападе, то из этого еще не следует, будто психологические механизмы, конечным ТпунктомУ объективации которых стали изучаемые ЯвлениЯ, совпадают.

      ‘ другой стороны, у ТантропологическихУ авторов, занимающихсЯ русскими сюжетами, не менее популЯрны априорные утверждениЯ (и глубокое убеждение), будто отечественнаЯ почва настолько своеобразна, что врЯд ли может быть до конца ТвозделанаУ с помощью ТзападногоУ инструментариЯ (не говорЯ уже о том, что чаще всего такие авторы совершенно серьезно полагают: Т“мом ђоссию не понЯтьУ). Џримеров тому можно привести множество.

      ‚се сказанное заставлЯет сделать вывод, что в настоЯщий момент чтение антропологически ориентированной русской истории в качестве базового курса врЯд ли возможно. ’ем не менее представлЯетсЯ полезным введение в учебный процесс хотЯ бы отдельных аспектов антропологических подходов в приложении к отечественной истории.

      ‚идимо, речь должна идти, в первую очередь, о методах выЯвлениЯ соответствующей информации из древнерусских источников, о приемах и правилах корректной интерпретации ее ( в частности, этимологический анализ лексики, контент-анализ текста с целью выЯвлениЯ лексико-семантических полей, лингвистическаЯ герменевтика, определение смысла прЯмо или косвенно цитируемых автором источника текстов и т.п.). ‚озможно также изложение отдельных событий или сторон исторического процесса с точки зрениЯ их психологической подоплеки, с описанием значений и смыслов, которые вкладывали их участники в сои поступки или которыми наделЯли их современники (реально или в отображении, оставленном автором источника).

      Љ сожалению, подобнаЯ работа стоит за рамками ТнормальногоУ исторического исследованиЯ. ‚ведение даже элементов такого анализа в структуру лекционного изложениЯ подчас грозит серьезно нарушить, разорвать логику повествованиЯ. Ћднако исключить их вовсе Р значило бы серьезно обеднить сам курс, в значительной степени лишить его того аспекта, который представлЯетсЯ принципиально важным в нынешних условиЯх. €менно поэтому Я был вынужден вывести некоторые подобные сюжеты за пределы собственно лекций, но сохранить их в качестве своеобразных приложений. ’акой путь позволЯет хотЯ бы приоткрыть дополнительные возможности в изучении древнерусских источников. Џодчас не будучи внешне свЯзанными с основным изложением, они существенно дополнЯют и развивают его, делают анализ источников более объемным. ќто Р несколько инаЯ, нетрадиционнаЯ историЯ, не исключающаЯ, впрочем, привычных подходов, а, повторю, лишь дополнЯющаЯ их.

      ‚ приложение попали и критические заметки по поводу малонаучных, но очень популЯрных псевдоисторических сочинений, получивших в последнее времЯ широкое распространение. ‘читаю своим долгом (признатьсЯ, малоприЯтным) включить этот материал в данный курс, поскольку подобные изданиЯ в изобилии проникают не только на прилавки книжных магазинов, но и в школу (как в среднюю, так и в высшую) Р иногда в переработанном виде, даже в качестве учебной литературы, а следовательно, оказывают серьезное влиЯние на формирование массового исторического мышлениЯ. Ћбойти молчанием их существование было бы не только неверно, но и опасно.

      Џо ходу изложениЯ Я постараюсь как можно обильнее цитировать исторические источники, предоставлЯющие нам основной блок информации, которую сохранили их современники или ближайшие потомки событий. ЉаждаЯ цитата источников будет сопровождатьсЯ объЯснениЯми, встречающимисЯ в специальной исторической литературе с аналитической критикой ее. Џри этом попытаюсь объЯснить, в чем, на мой взглЯд, достоинство каждого из подходов, а в чем Р его недостатки.

      Љак писал в свое времЯ Ђ.…. ЏреснЯков, предварЯЯ обобщающий труд, посвЯщенный образованию ‚еликорусского государства, он видит свою задачу в том, чтобы Трасчистить пути длЯ более реального пониманиЯ нашего прошлогоУ, а потому его книга имеет значение более критическое, нежели конструктивное. Ќе смеЯ ставить свое имЯ рЯдом с именем выдающегосЯ историка, тем не менее полагаю, что основнаЯ задача этого курса лекций в принципе та же.