Русский биографический словарь

ОБЩЕЕ ОГЛАВЛЕНИЕ ПО АЛФАВИТУ:

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

Боян (Баян)

Боян или баян - певец, имя которого несколько раз упоминается в "Слове о полку Игореве". Самое слово "боян" или "баян" (две эти формы исстари употребляются безразлично; одно и то же лицо называется то Боян, то Баян) - хорошо известно у всех славян: у русских, болгар, сербов, поляков, чехов. Происходит от старославянского "ба[jon]ти", означавшего, с одной стороны: "ворожить", "заговаривать", с другой - "баснословить". Отсюда старославянские слова: "баальник", "баальница", "волхв", "ворожея"; "баание", "ба[jon]ние" - ворожба, "басня"; "ба[jon]ник", "ба[jon]н" - баятель, "incantator". Отсюда и позднейшие русские формы: "баян", "боян", "балян" - краснобай, байщик, знающий сказки, басни; белорусская "баюн" - охотник болтать, сказочник. Вместе с значением нарицательным у всех славян слово "баян", "боян" встречается и как имя собственное, как название реки, местности или лица. Так, например, у болгарского царя Симеона один из сыновей назывался Боян; в Болгарии есть местность Бояново. В Новгороде издавна была известна улица Бояня; в Калужской губернии до сих пор существует деревня Бояновка. Автор "Задонщины", грамотей начала XV века, вспоминает "вещего Бояна в городе в Киеве, гораздо гудца", который "пояше славу русским князем"... На основании фактических упоминаний о Бояне в "Слове о полку Игореве" имя это первыми издателями этого памятника было внесено и в русскую науку как имя исторического лица, "славнейшего в древности стихотворца русского". Одновременно с этим в "Пантеон российских авторов" оно вносится Карамзиным. "Мы не знаем, - замечает он, - когда жил Боян, и что было содержанием его сладких гимнов". Из некоторых мест "Слова" Карамзин заключает, что Боян жил при князе полоцком Всеславе I ("Пантеон российских авторов", 1801). Позднее в "Истории Государства Российского" излагая "Слово о полку Игореве", его источниками, образцами для автора Карамзин считает "богатырские сказки", песни бояновы и других многих стихотворцев, которые исчезли в пространстве семи-восьми веков". Митрополит Евгений энергично восстает против всяких сомнений в исторической подлинности Бояна и вносит имя его как древнерусского певца в свой "Словарь светских русских писателей" (1845). Сомнение в существовании Бояна как исторического лица было выражено Пушкиным. В "Руслане и Людмиле" он употребил слово "баян" в смысле нарицательном, вообще "певца":

"Все смолкли, слушают баяна"...

(это написание удерживается и в академическом "Словаре русского языка", I, стр. 130, СПб., 1891, но в академическом издании "Сочинений" Пушкина восстанавливается Баян: "Все смолкли, слушают Баяна"). Нововведение Пушкина вызвало осуждение со стороны Белинского. "Пушкин, - пишет Белинский, - с особенной радостью ухватился было за так называемого "вещего Баяна", поняв слово "баян" как нарицательное и равнозначительное словам: "скальд", "бард", "менестрель", "трубадур", "миннезингер". В этом он разделял заблуждение всех наших словесников, которые, нашед в "Слове о полку Игореве" "вещего баяна, соловья старого времени", который "аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслью по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облаки" - заключили из того, что Гомеры древней Руси назывались баянами. Что в древней Руси были свои песельники, сказочники, балагуры и прибауточники так же, как и теперь в простом народе бывают подобные, - в этом нет сомнения; но по смыслу текста "Слова" ясно видно, что имя Баяна есть собственное, а отнюдь не нарицательное". Научным образом историческая личность Баяна впервые заподазривается в небольшой заметке Вельтмана, предполагающего, что "упоминаемый в "Слове" бо-Ян есть старец Ян, упоминаемый Нестором" ("Москвитянин", 1842). В "Критических исследованиях об истории болгар" (М., 1849) Венелин высказывает предположение, что в Бояне "Слова" следует видеть Бояна, сына царя Симеона. Шевырев по поводу этого указал на хронологическое несоответствие: болгарский Боян, сын Симеона, жил в половине X века, а Боян "Слова", по точным указаниям памятника, в конце XI - начале XII веков ("История русской словесности", II, 318 - 19). Буслаев в статье "Русская поэзия XI - начала XII веков" ("Летопись русской литературы", I, 1859), исходя из убеждения, что автор "Слова о полку Игореве" - "не только замечательный поэт, но и добросовестный историк, правдивость которого вполне доказана", утверждает, что "мы имеем право, даже обязаны верить в историческую истину того, что говорит нам этот во всех отношениях достоверный автор о древнейшей русской поэзии, о "старых словесах и замышлениях Бояна". Далее Буслаев доказывает, что Боян "Слова" - "представитель множества других, оставшихся нам неизвестными, древнерусских певцов, в памяти которых были свежи еще мифологические и героические черты первобытной народной поэзии. Правда, поэзия Бояна - уже поэзия былевая, историческая: и в этом отношении важнейшим фактом, извлекаемым из "Слова", именно является тот, что русская поэзия XI века была уже поэзией исторической, и Боян - песнотворец целого ряда старых исторических русских князей, хорошо известных и по летописи. Но историческая поэзия Бояна полна еще древнейшими мифическими основами русского эпоса, воспоминание о старине еще свежо в памяти Бояна. Действительность представляется ему еще в таинственном соотношении с миром мифологическим; люди стоят в родственном отношении к богам. Вообще историческая поэзия Бояна не только не чужда мифологических основ, но на них, как на эпическом чудесном, возрастала, извлекая из мира чудес свои эпические, свежие силы". Именно этим "старые словеса" Бояна, его "замышления" так и дороги автору "Слова". От них веет на него родной стариной. "Как позднейший русский певец, заключая свою песню, с самодовольством припевал: то старина, то и деянье, - так и автор "Слова", - замечает Буслаев, - только что задумал повести речь о полку Игореве, тотчас же обращается к старине, к "старым словесам". Исследования Буслаева прочно поставили имя Бояна, как исторического лица, в нашей науке, и выводы исследователя быстро стали достоянием как научной, так и учебной литературы. В своем издании "Слова о полку Игореве" (М., 1868) Тихонравов вполне стал на почву взглядов Буслаева. Того, "кто был Боян, - говорит Галахов, - трудно определить с точностью... Время жизни Бояна относится, без сомнения, к XI веку, так как он называется песнотворцем Святослава, жившего в том же веке. Основываясь на этих данных, позволено предположить, что еще до "Слова о полку Игореве", именно в XI веке, возникла у нас историческая поэзия, сменившая мифический и богатырский эпос и имевшая предметом княжеские подвиги. Может быть также, кроме Бояна, существовали и другие певцы, которых не только песнопения, но и самые имена для нас утрачены" ("История русской словесности", I, 1863, стр. 63). Те же взгляды излагаются у Кирпичникова ("История русской литературы", М., 1869), Порфирьева ("История русской словесности", I, Казань, 1870, стр. 317), Караулова ("Очерки", 1870), Стоюнина (1871) и т. д. Общий ход историко-филологической науки, скоро, однако, обнаружил в изучениях Буслаева некоторую односторонность. В памятниках устной народной поэзии исследователи (Пыпин, Ягич , Александр Веселовский) с особым вниманием стали останавливаться на изучении элементов письменных, книжных; литературные памятники стали изучать в связи не только с народной поэзией и отдаленной мифической древностью, но и с более поздними отношениями и влияниями книжными, чисто литературными. Этим движением захватывалось и "Слово". В программу IV-го археологического съезда были, между прочим, включены вопросы: "Было ли "Слово о полку Игореве" произведением неграмотного народного певца, впоследствии записанным прозою книжником, или же оно с самого начала принадлежало перу книжного человека, воспитавшегося под влиянием литературы своего времени? Есть ли основание считать Бояна, упоминаемого в "Слове о полку Игореве", русским древним певцом, современником Всеслава Полоцкого, или появление Бояна может быть объяснено иным образом?" Ответом на эти вопросы явилось исследование В.Ф. Миллера, "Взгляд на "Слово о полку Игореве" (М., 1877). "Слово", - читаем мы здесь, - произведение книжное. Автор его был человек грамотный и просвещенный. Он написал его, но не пел. Как произведение книжное, "Слово" должно носить признаки литературы ему современной, обнаруживать в авторе знакомство с книжной словесностью. Прежде, чем указывать аналогии для поэтических оборотов "Слова" в народных былинах и малорусских думах, следует поэтому искать их в книжной словесности, - и прежде всего в отделе рано перешедших к нам византийско-болгарских старинных "повестей", "историй" и "сказаний". И мифологию "Слова", и Бояна исследователь старается вывести с Дуная, из Болгарии, объяснить исключительно книжными источниками, которыми пользовался, или под ближайшим влиянием которых находился начитанный автор "Слова". В.Ф. Миллер отвергает действительное, историческое существование Бояна и вообще столь раннее существование у нас каких бы то ни было певцов и возвращается к мнению Венелина, что Боян "Слова" - болгарский царевич Баян, сын болгарского царя Симеона или, если и не сын Симеона, то, во всяком случае, болгарского происхождения. К такому заключению профессор Миллер приходит на основании критического рассмотрения всех тех мест в "Слове", где упоминается Боян. "Автор "Слова" дает Бояну эпитет "вещий": этот эпитет кажется Миллеру "неуместным" для певца, для исторического лица, которое жило при Всеславе... Автор "Слова" называет Бояна "внуком Велеса": "с какой бы стороны мы ни смотрели на такой эпитет, отовсюду он представляется несообразным. Мог ли исторический деятель, живший с небольшим за два поколения до автора, хотя бы и стяжавший талантом высокую славу, быть назван внуком божества? Если Боян был современником Всеслава, придворным или дружинным певцом, неужели люди книжные, современники автора "Слова", могли сомневаться в его человеческом происхождении". Далее Боян носит эпитет "соловья старого времени": "Если он жил при Всеславе, - говорит профессор Миллер, - этот эпитет непонятен..." В общей характеристике, которую дает Бояну автор "Слова" ("десять соколов на стадо лебедей..."), В.Ф. Миллер видит одну лишь риторику: в этой характеристике, по его мнению, "нет ни одной черты, которая могла бы быть реальной характеристикой исторического певца и притом русского, предшественника автора "Слова". Такими чертами можно изобразить какого-нибудь мифического певца, Орфея, Лина, Амфиона, пожалуй, нашего Садко, а никак не действительного народного рапсода вроде наших онежских "сказителей". Самое слово песнотворец, которым называется в "Слове" Боян - кажется В.Ф. Миллеру прямым переводом греческого слова Psdonoios; оно может подходить к Гомеру, Гезиоду, но никак не к древнерусскому "сказителю". Наконец, "о Бояне нет нигде и помину". "Словом, - заключает Миллер, - если мы примем Бояна за историческое лицо, за русского поэта XI века, мы встречаем ряд затруднений, которые никакие комбинации не помогут устранить. Не лучше ли поэтому отказаться от русского поэта?..." "Боян" заменяет автору "Слова" музу эпических поэтов; он введен как пиитическое украшение". Упоминание соловья старого времени не более как литературный прием. Это имя вошло в "Слово" "из того же книжного византийского источника, откуда проникли Троян, Дивы, Велес, Дунай"... Ввиду всех этих соображений, профессор Миллер отказывается от русского Бояна, певца русских князей. "Мнение Венелина, - заключает он, - кажется нам вероятнее, нежели общепринятые гадания о Бояне, княжем певце XI века. Этим, впрочем, мы не хотим сказать, чтобы мы вполне разделяли мнение Венелина: мы не уверены, что Боян "Слова" именно сын царя Симеона, но убеждены, что Боян - лицо болгарское и попал в "Слово" из болгарского источника". Основная мысль Миллера всецело была принята наукой: книжные элементы "Слова" признаны были вне всякого сомнения. Но на самых первых же порах труд профессора Миллера встретил и весьма серьезные возражения, между прочим, и в отношении к Баяну Последующие изучения доказали, что автор "Слова" - далеко не такой бездарный компилятор, каким он является из выводов В.Ф. Миллера, что "Слово" хотя бесспорно произведение книжное, но в то же время и величайшее поэтическое произведение киевской Руси конца XII века. Так, например, в "Истории Русской Литературы" Пыпина теоретический скептицизм как бы невольно уступает перед несомненными фактическими данными. Исследования Потебни, Барсова , Жданова показали, что выражения, эпитеты, которые казались или "странными", или "непонятными" В.Ф. Миллеру, стоят в неразрывной связи или со всей народной поэзией, или со многими памятниками древнерусской книжной литературы. С другой стороны, эти исследования доказали, что самое слово "боян", "баян", - "столь же болгарское, сколько и русское", что оно хорошо было известно и в древней Руси. Все это до известной степени бросало свет и на "поэзию Боянов"; новый свет получало и самое свидетельство автора "Слова" о Бояне. В "Слове" певец Боян выступает с чертами точными и определенными. Это - "соловей старого времени", "сказитель", "баян" с необычайной чародейской силой слова. Он - "песнотворец" минувших времен, под "вещими перстами которого струны сами рокотали славу" древним князьям; автору "Слова" при этом вспоминаются Бояновы песни "старому Ярославу" (умер в 1054 г.), храброму Мстиславу (умер в 1033 г.), который зарезал Редедю перед касожскими полками, и "Красному Роману Святославичу" (умер в 1079 г.). Хронологические данные, относящиеся к названным князьям, определенно указывают приблизительно время жизни Бояна: XI-й век - начало XII-го. Автор "Слова" не только вспоминает о Бояне и его песнях, но хорошо знает, как пел Боян, знает самые его песни, приводит из них даже некоторые выражения, припевки. Воспоминания автора "Слова" о Бояне не ограничиваются этим; он делает общую характеристику песен этого "старого соловья": песни Бояна - "старые словеса", былевые песни старого, давно минувшего времени, которые плохо подходят к событиям, окружающим автора "Слова". И потому он не хочет следовать Бояну; но "замышления Бояна" невольно охватывают душу певца, и он не раз как бы невольно возвращается к его песням и к самому Бояну. Ко всему этому присоединяется еще одно важное указание, находящееся в "Слове", - выражение: "Помнящеть бо рече", употребленное автором "Слова" в отношении к Баяну. Исследователи подчеркивают здесь слово рече: вставка рече обыкновенно в наших старых памятниках означает ссылку на источник, из которого берется известие, и который предполагается известным и читателям. Таким образом, оказывается, что певец Баян хорошо знаком не только самому автору "Слова", но и его современникам! Перед нами - живые, определенные воспоминания об историческом лице и его поэтической деятельности, воспоминания строго фактические, с точными хронологическими указаниями, не требующие каких-либо мифологических объяснений. Наиболее сильное основание для отрицательного отношения к Баяну - это отсутствие упоминаний о нем помимо "Слова". Но не надо забывать, что крайняя бедность, случайность указаний - наиболее печальная сторона всего древнего периода нашей литературы; не надо забывать, что если упоминание о Баяне, встречаемое в "Слове", - единственное имеющееся у нас историческое свидетельство о нем, то и само "Слово" лишь случайно сохранилось или, точнее, стало нам известным, причем самая рукопись "Слова" не дошла. Мы легко могли бы не знать о существовании у нас в киевской Руси не только Бояна, но и самого "Слова о полку Игореве". Ввиду всего изложенного можно повторить слова профессора Потебни: "Не вижу возможности видеть в Бояне что-либо специально болгарское. Это имя столь же русское, как и болгарское". Именно к этому выводу приходит и позднейшая научная литература, а равно и позднейшая учебная. - См. переработанное, более позднее издание "Истории русской словесности" Галахова, I, СПб., 1880, стр. 296 - 297; Незеленов , "История русской словесности", стр. 74 - 75 (М., 1904); позднейшие труды Келтуяла, "Краткий курс истории русской литературы", I, СПб., 1908, стр. 261, 297 - 300; "Курс истории русской литературы", I, СПб., 1906, стр. 599 - 600; П.И. Вейнберг и П.О. Морозов , "Иллюстрированная всеобщая история литературы" Иог. Шерра, II, М., 1898, стр. 532 и др.). - "Слово" указывает на более ранних "баянов", на целый ряд более ранних наших певцов: эту древнейшую поэзию Бояна отрицать никак нельзя. Конечно, позднейшие изучения не дают категорического права утверждать, что в XI - XII веках у нас был певец, имя которого было Боян; но эти исследования ставят вне всякого сомнения, что были "баяны". Вопрос о Бояне принимает, таким образом, положение отчасти аналогичное положению вопроса об авторе "Начальной Киевской Летописи": безразлично, как звали начального киевского летописца, Нестором или Сильвестром, - важна самая летопись и возможность ее появления; так и здесь важно собственно то, что у нас в XI - начале XII века широко была развита историческая, древне-былевая "боянова поэзия". Ничто не мешает думать, что среди этих древнейших "баянов", предшественников автора "Слова", был и Боян, историческое лицо, носившее это имя. - Помимо трудов, названных выше, отметим: Е.В. Барсов, "Слово о полку Игореве", как художественный памятник киевской дружинной Руси" (I - III, М., 1887); А.А. Потебня, "Малорусская народная песня по списку XVI века. Текст и примечания" (Воронеж, 1877); его же, "Слово о полку Игореве. Текст и примечания" (Воронеж, 1878); И.Н. Жданов, "Русская поэзия в до-монгольскую эпоху" ("Киевские Университетские Известия", 1879); его же, "Литература Слова о полку Игореве" (Киев, 1880). А. Архангельский.

См. также статьи:
Баян ;
Россия, разд. История русской литературы (до XVII века) ;
Россия, разд. История русской литературы (от первых памятников до татарского ига) .

Назад

Вперед

перейти к началу страницы